В понедельник мы простились со Львом Дуровым. Жизнелюбом, оптимистом. Артистом, сыгравшим за 60 лет на сцене и на экране более двухсот ролей. И из всех своих званий более всего ценившим полученное на знаменитом Эдинбургском фестивале – «трагический клоун». А еще гордившимся прозвищем Дед – так его стали называть еще в молодости. Улыбался: «Значит, что-то мудрое во мне есть. А не только глупое».
Родственными узами связан он со знаменитой цирковой династией. Его роду более пятисот лет и за это время, разумеется, Дуровы семейными связями переплелись со многими дворянскими родами, например, с Толстыми. Но сам Лев Константинович к своему дворянскому происхождению относился с серьезной иронией, говоря, что дворяне были раньше, теперь одни разночинцы остались. Он терпеть не мог эпитета «великий», считал, что сегодня оно применяется к кому ни попадя. И мы не станем называть его великим, хотя уж он-то это звание заслужил как никто другой. Но пафос чужд был этому человеку.
Со смехом рассказывал, как и почему поступил в театральный институт. Иного пути не было, кроме как стать актером, – учился на одни двойки. Директор школы не выдержал однажды и в сердцах крикнул Левиной маме: «Вы не думайте, что ваш сын самый плохой ученик класса, школы, города или района, он самый плохой ученик Вселенной!» Родители от искусства были далеки: отец – взрывник, мать работала в архиве. Леву не раз из школы исключали: за хулиганство. Приводов в милицию было не счесть: как все московские пацаны послевоенных лет драться любил. Но более серьезных проступков за ним не водилось. Правда, как-то пришлось не от хорошей жизни украсть пару ведер угля, чтобы обогреть дом. Тащил эти ведра, невысокий, худенький, от тяжести еще меньше ростом ставший. Вдруг – сапоги. Участковый! Посмотрел на мальчишку: «А вот и Дуров идет домой, сгибаясь под тяжестью улик». Взял ведра и помог до дома донести. Матери Лева тогда сказал, что уголь заработал.
Однажды волею случая попал в детскую драматическую студию и – все, пропал. И после школы – только в театральный. Ходил по Школе-студии МХАТ, портреты великих разглядывал – Тарасова, Грибов, Москвин, Качалов… И не подозревал, какой спор из-за него разгорелся в приемной комиссии. Ростом, мол, не вышел, уж больно маленький. Топорков, великий режиссер и педагог, вскинулся: «А я какого роста? А Грибов?» Приняли. Лева отличником стал. Именную стипендию получал – сначала имени Качалова, потом – имени Тарханова.
* * *
«Мое амплуа – это протест маленького человека против понятия «маленький человек».
Из интервью Л. Дурова
Он много играл таких незаметных героев – скромных рабочих парней, трактористов, комбайнеров, участковых милиционеров, интеллигентных старичков-профессоров. Но почти во всех них чувствовался такой прочный стержень, такая высота духа, куда там мужественным парням с бицепсами. Даже озвученный им беспородный пес Шарик из Простоквашино, если вдуматься, по своей нравственной высоте – истинный лорд.
Сам Дуров маленьким человеком не был ни в каком смысле. Не любил унижений, несправедливости. Он в драки ввязывался всю свою жизнь. Однажды возвращался в гостиницу со съемок, услышал женский крик о помощи. Рванулся к пустырю, а там… Бандита от девушки откинул, а второго не заметил, нож в спину получил – врачи сказали, счастье, что в лопатку попали, иначе… А еще как-то в восьмибалльный шторм спас утопающего – никто не решался прыгнуть в воду, и только артист Дуров прыгнул. Потом все эти свои поступки он называл безрассудством. Наверное, не хотел, чтобы кто-то назвал их подвигами, которыми они, по сути, и являлись.
Однажды стал невыездным – потому что не стерпел глупость. «Семнадцать мгновений весны» как раз снимали. Дуров – провокатор Клаус, которого, к слову, он поначалу и играть-то не хотел, мол, что за гадость, этот стукач. Съемки должны были проходить в Германии. Всех участников в райком, на выездную комиссию вызвали. Дуров вошел, сидят люди за столом в черных костюмах, галстуках, молчат, на него смотрят. «А вы мне сесть не предложите?» – спросил. Тишина. Потом вопрос: «Опишите флаг Советского Союза». Он опешил: что же за идиотизм такой?! И словно бес вселился: вы так ко мне, и я к вам так же. Описал: «Черный фон, белый череп, две скрещенных берцовых кости, называется Веселый Роджер». Комиссия застыла, буравля взглядами ненормального просителя. Еще вопрос: «Перечислите союзные республики и назовите их столицы». Ответ: «Малаховка, Кривой Рог, Таганрог, Магнитогорск…» Молчание. Еще вопрос: «Перечислите членов Политбюро». Ответ: «Никого не знаю». Его из страны не выпустили. Лиознова, режиссер, была в шоке: Лева – невыездной! Дуров сам предложил: сцену, в которой Штирлиц застрелит Клауса, можно снять и в Москве. Так и сделали. Возле МГУ нашли маленькое озеро, там все сняли.
Даже годы спустя Дуров, вспоминая эту историю, не мог сдержать эмоции: на всю жизнь запомнил волчьи глаза кретинов из выездной комиссии. Так и говорил – «кретинов».
* * *
«Стариков нужно убивать в детстве», – говорят итальянцы. Смысл этого высказывания прост: нельзя позволять себе стареть. А надо изо всех сил стараться сохранять ребяческий взгляд на жизнь, чтобы смотреть на мир широко открытыми глазами. Залихватскими идеями и поступками, которых от тебя никто не ожидает, можно продлить себе жизнь».
Из интервью Л. Дурова
Находил какую-то особую радость в делах, казалось бы, самых прозаических. В мытье… посуды, в частности. Говорил: «мое хобби». Обожал готовить и не без гордости сообщал, что научился готовить… жужелиц. Так он называл морепродукты и вкусно рассказывал, что особенно хороши они с фрунчезой, китайской рисовой лапшой. А еще любил свой собственный «Уголок Дурова» – так друзья прозвали его знаменитое собрание старых вещей. Он обожал старые вещи, с историей, которые вовсе не обязательно должны были быть антиквариатом, а могли быть прялкой или деревянным коробом, какие раньше стояли в каждом деревенском доме. Были в его коллекции утюги и самовары, один самовар, лично подаренный Шукшиным, снимался в «Калине красной». Были старые каски, пробитые пулями, древнее каменное рубило, пилы. Были экспонаты и посолиднее: галстук от платья Евы Браун, например, или картонка из кабинета Гитлера – ее Дурову подарил кто-то из специалистов, разбиравших вещи в рейхсканцелярии накануне Нюрнбергского процесса, экслибрис с вензелем Николая II… Он словно стеснялся этого своего интереса и с иронией называл свою коллекцию барахолкой. Барахолка Дурова – настоящий музей, который разместился и в квартире, и за нехваткой места на даче.
У него к жизни был невероятный интерес, любопытство. Жажда. Его называли вечным двигателем. Терпеть не мог чрезмерно серьезного отношения к чему-либо – любой умный человек знает, что чрезмерная серьезность способна погубить самое хорошее дело. Потому что в какой-то момент все превращается в тупое преследование цели, осуществление идеи – без искры, без огонька, в нечто безжизненное. Например, свою любовь к репетициям сопровождал шуткой: «Если бы не репетиции, спектакли, съемки, жизнь артиста была бы сносной». А в предисловии к своим воспоминаниям писал: «Я даже не каждую роль и сыграть-то могу. Не могу же я, к примеру, сыграть Джульетту, хотя уверен, появись театральная афиша, где черным по белому было бы написано: «ДЖУЛЬЕТТА – ЛЕВ ДУРОВ», народ бы валом повалил на спектакль! В проходах бы места не осталось… Но это уже был бы цирк». Смешно… Его спрашивали, откуда в нем столько жизнелюбия. Он отшучивался: «Просто я никогда не хочу есть и никогда не хочу спать». Его спрашивали: «Почему вы постоянно что-то напеваете?» Отвечал: «Пою, чтобы не выть».
* * *
«Счастье – вещь очень индивидуальная, интимная, и я согласен с мнением, что абсолютно счастливыми бывают только дураки. Ну а я – Дуров».
Из интервью Л. Дурова
Конечно, что такое счастье – каждый понимает по-своему. И Дуров про счастье говорил коротко. Но и без того было понятно, что он в счастье понимает. Ему ведь со многим в жизни повезло. С выбором профессии. С друзьями. С коллегами. С женой. С Ириной Николаевной они вместе прожили почти 60 лет (!). И когда она заболела и уже не встала, он делал все для того, чтобы ей было комфортно. Он пережил ее на четыре года. Знал секрет семейного счастья: «Семейная жизнь состоит из трех частей: вначале – страсть, потом – любовь, затем – собеседование. А еще нужно разделять понятия «любовь» и «влюбленность». Я не осуждаю мужчин, оставляющих жен, с которыми прожили в браке много лет. Но для себя давно решил: от таких вещей много страданий. Нельзя приносить боль своим родным».
И на вопрос, кто в их доме главный, неизменно отвечал, что главный – кот Миша, умный, добрый и мужественный. Мужественный, потому что, когда упал с пятого этажа и сломал лапу, терпел боль и послушно лечился.
А еще умел быть счастливым просто так, без видимой причины. Счастье – сидеть на даче, ночью слушать природу: шорохи, шелест, запахи. И со светлой грустью вспоминал, как в юности с двумя друзьями держали голубятню, сто голубей было у них на троих. И могли они, мальчишки, целыми днями сидеть, смотреть на небо, на парящих в нем голубей. И это тоже было счастьем.
***
«Жить без работы мне страшно, а не жить совсем не страшно».
Из интервью Л. Дурова
Он с болезнями не боролся, он их презирал, игнорировал. Считал, что слабость физическую надо преодолевать. Или ты ее, или… И потому выписавшись из больницы, где ему установили кардиостимулятор, не только на сцену вышел снова, но еще и поехал на игру «Форт Байярд». Это в 76-то лет! После инсульта отлежался, отказался от всех капельниц, уехал домой, заново стал учиться разговаривать и ходить и через некоторое время играл в спектаклях. Потеряв боковое зрение, все равно сел за руль – прямо-то видеть мог. Говорил: сидеть на пенсии, щелкать семечки и клацать пультом от телевизора – это ли занятие? Ему нравилось сравнение с конями, что идут в борозде и падают, умирают. Для себя желал такого же ухода. Чтобы на сцене. Но только обязательно доиграв спектакль. А потом закроется занавес, все спрашивают, почему же Дуров на поклоны не выходит. И кто-то тихо скажет: «А он лежит за сценой, он умер…» Так он это себе представлял. И не было в этом позы, желания удивить. У него к возрасту были претензии. Утверждал, что в старости нет ничего хорошего. «Мудрость? Фигня! Какая мудрость? У каждого человека есть свой ресурс, но он заканчивается». Однажды с грустью сказал: да, многое сделать не успел, столько книг хороших не прочитал. Теперь, говорил, не успею, квас уехал. Выражение у него такое было любимое. Объяснял: «У меня возле дома стояла бочка с квасом, я пока метнулся домой за бидоном, а она, глядь, и уехала, лишь на дереве табличка осталась «Квас уехал».
* * *
Он был философ. Говорил о том, что придет время, его забудут. Потому что это заложено в актерской профессии – забвение, и к этому надо спокойно относиться. Играл много, хорошо играл – чего еще надо? А потом – «квас уехал».
Позвольте, Лев Константинович, на сей раз вам не поверить…
Маша КАССАНДРОВА